Как-то в начале 90-х в наш Усть-Донецкий район приехала съёмочная бригада телекомпании «Дон-ТР».
Леонид Иванович ПанинПо долгу тогдашней своей службы мне пришлось сопровождать ростовских коллег и обеспечивать режим полного благоприятствования. Подсняли одно, другое, а под конец загорелось ребятам: вынь да полож им стопроцентного донского казака, да не абы какого, а чтобы и вид был геройский, и перед камерой не оробел, и за словом в карман не лез, и в сегодняшнем казачьем движении участвовал… Да желательно поближе (бензин был тогда в большом дефиците). Я уж было совсем запаниковал, но многоопытный водитель Леонид Тимофеевич Карасёв, тоже временно прикомандированный к группе телевизионщиков, спас положение.
– Какие проблемы, Семёныч? Отвезем их сейчас в Апаринский, к тестю – и все дела!
И прекрасный вышел сюжет. Лучшей кандидатуры для съемок и придумать нельзя было, кто ж тогда и казак, если не Леонид Иванович Панин? И род исконно казачий, и ростом вышел, и статью, и воевал в 5-ом Донском кавалерийском корпусе. А что касается самообладания перед камерой, то излишней застенчивостью дядя Лёня никогда не страдал. Да и что ему областные журналисты, он с самим Закруткиным сотрудничал, когда тот в годы войны газету «Ударная конница» редактировал? Ахали ростовчане, слушая фронтовые и флотские байки Леонида Ивановича, восхищались ухоженным виноградником, занимающим почти весь полого сбегающий к берегу Донца двор, а уж когда принесла гостеприимная Зинаида Васильевна из погреба прохладную «четверть» со своим знаменитым вином из старых донских сортов…
– Вот такими, Леня, я себе настоящих донских казаков и представляла, - поделилась со мной впечатлениями руководитель группы Людмила Солонухина.
Ещё бы не настоящий.
История его семьи – это готовый сюжет для увлекательного романа. Дед Леонида Ивановича, казак из хутора Крюкова станицы Константиновской, разводил породистых верховых лошадей. И, видно, немалую деньгу зашибал, потому что сумел дать сыну неплохое образование: Иван Николаевич Панин был произведен в офицерский чин и дослужился до есаула. С империалистической войны вернулся на Дон с четырьмя Георгиевским крестами и с молодой женой.
Мать Леонида Ивановича Антонина Степановна урожденная Костина, родом из Верхнекундрюченской, да видно не из захудалой семьи, если хватило средств учить дочь в самом Петербурге. Там юная казачка увлеклась революционными идеями, Леонид Иванович утверждает, что свой партийный стаж мать считала с 1914 года. То ли по доброй воле, то ли по мобилизации, то ли по заданию партии, но попала она медсестрой на фронт. Когда выносила из боя раненого есаула Ивана Панина, наверное, не думала, что держит в руках свою судьбу…
Леонид Иванович родился в хуторе Коныгине в 1923 году. Мать самым активным образом участвовала в становлении советской власти на Дону, самые первые воспоминания сына связаны отнюдь не с манной кашкой: мелькают в памяти строгое, неулыбчивое лицо, кожанка, наган, красная косынка, долгие непонятные споры с отцом. Когда поутихла на Дону круговерть гражданской войны, погасли последние вспышки сопротивления советской власти, семья перебралась на жительство в город Шахты.
Полный Георгиевский кавалер, а, следовательно, уж никак не трус, Иван Николаевич Панин любыми судьбами уклонялся от схваток гражданской войны, полагая, что русские русских убивать не должны. И до поры до времени Бог миловал, а может быть, спасала известность жены – партработника. Но в 1937 году, когда сеть сталинского террора накрыла не только «классовых врагов», но и многих своих, взяли и бывшего есаула, работавшего в то время директором одной из шахтинских школ. Арест отца Леонид Иванович хорошо помнит, для семьи это, конечно же, был страшный удар. Мать, к чести ее, от мужа не открестилась (а и на такое шли, надеясь спасти себя и детей), рванулась в Москву, пробилась к старым друзьям, занимавшим высокие посты и, казалось бы, второй раз в жизни вырвала из лап смерти своего есаула, но, когда, вернувшись в Шахты, понесла компетентным лицам ходатайство с авторитетнейшими подписями, местные комитетчики предъявили ей встречный документ, против которого все другие бессильны, - справку о смерти. В 14 лет Леонид Панин стал сиротой и «сыном врага народа».
Он все же благополучно закончил горный техникум, получил диплом, а через несколько дней грянула война.
– Иди, сынок, всё равно не отсидишься, - сказала мать.
И в восемнадцать лет он добровольцем ушел на фронт. Первые бои под Одессой в составе морского батальона особого назначения, когда одна винтовка на троих, и прет на тебя никогда не виданная громада танка, и «драп-марши», когда немногие уцелевшие опытные командиры спасали от плена и смерти необстрелянных юнцов. Волна отступления занесла его снова на Дон, где под Нижнечирской формировался 5 Донской запасный полк, полковая школа, 4 кавалерийский корпус генерала Кириченко, пока в ноябре 1942 года не осел наконец прочно в 5-м Донском кавалерийском корпусе, с которым и прошёл долгий боевой путь до самых Северных Альп. Сперва корпус формировался в основном из донских казаков, потом случалось всякое. Как-то пришло пополнение из Сибири. Комбат выстроил новичков.
– Ну что, ребята, знаете, куда попали?
– Знаем!
– И как воевать будем, сибиряки?
– Да какие мы сибиряки – все донцы ссыльные из раскулаченных.
Разговор с Леонидом Ивановичем о войне напомнил мне покойного отца, тоже, кстати, кавалериста. Сколько раз я в детстве приставал к нему с просьбами – расскажи про войну! Отец не отмахивался, однако вместо повести о каком-нибудь героическом сражении, отделывался фронтовой байкой. Позже, читая Твардовского, Быкова, Астафьева, я понял, что чередой героических сражений война выглядит только в глазах кабинетного историка, а для солдата война – это, прежде всего, быт, обыденность, страшный, кровавый, голодный, часто на грани выживания, но всё же быт.
На мою просьбу вспомнить молодость, рассказать о войне Леонид Иванович откликнулся охотно, но жанр выбрал сам – короткие рассказы из фронтовых будней. Ну, и ради Бога, я ведь не историю 5-го Донского кавалерийского корпуса пишу. Постараюсь пересказать эти рассказы, максимально сохраняя стиль автора.
Молоко
Было это сразу после прорыва Миус-фронта. Главную роль там, конечно, пехота сыграла, но и мы без работы не сидели. Немцы никак не хотели мириться с потерей такого важного рубежа обороны, сконцентрировали на этом участке фронта большие силы авиации, видимо, рассчитывали все же на контрудар. Остановились мы на отдых в одном селе. Комбат мне говорит:
– Слушай, старшина, так молока хочется – хоть умирай. Раздобудь, будь другом!
Для хорошего командира чего не сделаешь, нашел я двор с чудом уцелевшей коровенкой. Сменял кусок мыла (валюта в войну была – куда там доллару!) на котелок молока. Несу. Тут они и появились – две стаи «юнкерсов», всего, наверное, штук семьдесят, не меньше. Какой-то узбек сидит на краю полуотрытого окопчика и задумчиво так комментирует: «Эти на Ростов, эти на Батайск». Как будто они его услышали: отделилась группа – и на наши позиции! Я метнулся было к ближайшему погребу, но туда уж набилось человек десяток и дверь закрыли. Что делать? Прыгнул в окопчик к узбеку, котелок плащ- палаткой накрыл – будь что будет! Пронесло. А в погреб тот прямое попадание – ничего не осталось, одна воронка. А комбат наш в том налете тоже уцелел, молока мы с ним выпили.
Граната
Было это, по-моему, в сорок третьем, как раз Мелитополь взяли. Мы, впрочем, в штурме не участвовали, обошли город правее, окопались. И вовремя: тут же скоро пошли немецкие танки. Один из них прорвался к нашим позициям. Я успел метнуть гранату, видел как она ударилась о гусеницу танка, но взрыва не последовало. Танк все равно далеко не ушел, атаку отбили, а я решил посмотреть, что же с моей гранатой? Только было руку протянул – один старый казак на меня как гаркнул, да еще и по шее отвесил. Соорудил из нитки петлю, осторожно накинул, залегли в окопчик, дернул – взрыв! Часто я того казака вспоминаю.
Сено
Постоянная головная боль у кавалеристов – чем кормить лошадей. Ведь шли по оккупированной территории, что там после немцев осталось? Забирали последнее у крестьянских коровенок, солому с крыш снимали – а что делать?
Был февраль сорок четвертого, взяли мы одно село. Я приметил на отшибе рубленый сарай. Заглянул – точно, есть сено, а по полу всюду пустые банки консервные валяются. Банки что ли эти меня насторожили, только уже у двери резко обернулся я на шорох сзади. Это и спасло. Немецкий штык пробил шинель, казакин и в стену вошёл. А немец уж на землю оседает. Когда я успел курок нажать – руки, видно, сами сработали.
А сено хорошим оказалось. Я на свою Машку не меньше центнера приторочил. Славная кобыла была, главное, сено украсть у меня никто не мог: лягалась, как чёрт.
Таких историй у Леонида Ивановича, как говорят, вагон и малая тележка. Четыре года, как и за каждым из его товарищей, гонялась за ним смерть, да так и не догнала, хотя перед самым концом войны зацепила-таки своей косой. Домой он вернулся не с Запада, а из Самарканда, где отлеживался в госпитале после тяжелейшей контузии. Антонина Степановна, порадовавшись возвращению сына, проявила, тем не менее, всегда присущие ей здравомыслие и твердость характера. Разучившиеся чего-либо бояться, повидавшие Европу, фронтовики то и дело вступали в конфликт с режимом. Ярлык «сын врага народа» с Панина младшего никто не снимал, и лучше было держаться подальше от города, где был арестован отец. Председателем райисполкома в Раздорской в то время работала старая подруга Антонины Степановны – Мария Степановна Каширина. К ней под крыло и отправила мать сына.
Получив назначение заведующим клубом в хутор Апаринский, Леонид Панин вряд ли рассчитывал остаться там надолго, но получилось так, что остался навсегда. И больше всех виновата в этом, конечно же, Зина Куликова, пленившая закаленное в боях сердце бравого старшины. Впрочем, как вспоминает Зинаида Васильевна, не больно браво он тогда выглядел, не отошел ещё от контузии как следует, но ведь видно сокола по полёту! С тех пор 59 лет вместе, в радости и в беде, а бывало в жизни всякое. В следующем году – юбилей. Соберутся, наверное, все пятеро птенцов панинского гнезда: Георгий, Люба, Галина, Вера, Ольга, съедутся внуки…. Лишь бы урожай на виноград в этом году хорошим был! Впрочем, для такого случая Зинаида Васильевна наверняка стратегический запас имеет.
Леонид Иванович Панин – один из немногих уже старожилов, кто с первого колышка начинал строительство Усть-Донецкого порта. В 1952 году, когда силами заключенных начались первые работы по строительству будущей железной дороги, он уже был прорабом. Правда, не сразу взяли, проверяли долго, но специалистов не хватало, а у него все-таки диплом горного техника был. После смерти Сталина система лагерных строек стала давать сбои, работы свернули, но с 56-го строительство порта развернулось по-настоящему, и Леонид Иванович Панин был на нем далеко не последним человеком, его хорошо знали и директор строящегося объекта Винокуров, и сменивший его Николай Феоктистович Чернышов, ставший потом первым директором Усть-Донецкого порта. В 1960 году Леонида Ивановича назначили начальником Апаринской пристани и в этой должности прослужил он речному флоту 23 года. И хоть давно уж и пристани той нет, и не бегают по Донцу крылатые «Ракеты» и юркие «Зори» на Каменск и Белую Калитву, в порту ветерана помнят, в прошлом году не забыли поздравить через газету с 80-летием.
Позвонил недавно Леонид Иванович и попросил:
– Найди, пожалуйста, мне телефонный справочник, нигде не могу купить, просто беда!
Спасибо Александру Алексеевичу Палиенко и его коллегам, отыскали–таки где-то один экземпляр для ветерана. Вот и повод встретиться, тем более, что не виделись давно. Постарел, конечно, лихой казак, ноги бастуют, но бодрости духа не теряет.
– Ерунда, весной всё равно встану.
– Ты бы сейчас вставал понемногу, не ленился, - добродушно ворчит Зинаида Васильевна, появляясь с неизменимым графинчиком знаменитого панинского виноградного. – Вон руки-то не отказывают, стакан крепко держишь, что значит тренировка! Пробуйте, это 2002 года вино, чисто соковое.
Удивительно уютно и спокойно чувствуешь себя в этом доме, где в разные годы бывали Виталий Закруткин, Владимир Фоменко, Борис Изюмский, Николай Скребов. Чем интересен был для известных писателей, поэтов Леонид Иванович Панин? Я думаю, писательским чутьем чувствовали они в нем человека неординарного, обладающего огромным запасом энергии, постоянно пополняющимся от общения с людьми, с природой, с хорошей книгой. Жить с удовольствием, со вкусом – это, знаете ли, тоже талант. Чего он не успел в своей жизни? И повоевал, и поработал, и погулял, и почудил вволю. Сколько написал стихов, рассказал историй, сколько солнца собрал в виноградные гроздья себе и людям на радость, сколько рыбы выловил в Донце! А самое главное, что больше всего ценят и чем больше всего гордятся Леонид Иванович и Зинаида Васильевна, - это дети.
– Дети у нас все замечательные!
Значит, жизнь состоялась. Значит не зря воевали и строили.
Л. ОРЕШКИН
