Воспоминания дочери Натальи известного донского писателя Анатолия Вениаминовиче Калинина
Самое первое воспоминание, которое долго хранилось где-то в загашниках памяти: Отец стоит на табуретке на крыльце и пытается починить только что рухнувшее гнездо ласточек, полное едва начинающих оперяться птенцов. Я стою возле его ног, прижимая к груди маленьких беспомощных птичек, над нами кружится с десяток, если не больше, встревоженных ласточек... Я чувствую, из моих глаз вот-вот брызнут слезы – только вчера видела, как наша Манька поймала на лету ласточку. «Готово, – говорит Отец. – Давай сюда птенчиков».
Вижу, как аккуратно кладет он их за борт похожего на большой неровный карман нового «гнезда». Манька тоже смотрит... «Теперь нужно уйти, а то родители тревожатся», – говорит Отец, слезая с табуретки. Мы – я, старшая сестра Любаша, Мама и Отец – отходим метров на десять от порожка и смотрим, что же будет. Манька не отходит, но ласточки как будто не боятся ее – ведь гнездо выше большой дубовой двери, оно под самым потолком нашего порожка. Ласточки, покружив еще несколько минут, разлетаются кто куда. Скоро одна из них подлетает к новому гнезду, что-то передает на лету птенцам, широко раскрывшим большие желтые рты. То же самое делает и вторая. «Они умные птицы, – говорит Отец, довольный своей работой. – И почему-то всегда их тянет поближе к жилью человека. У нас в Тарасовке было много ласточек. Мне было года три или четыре, я, помню, наблюдал за ними подолгу. И очень им завидовал... Они могли лететь куда угодно и увидеть весь свет. В детстве мне очень хотелось знать, как живут, что делают, о чем думают люди в других странах. Но птицы тоже не свободны, – неожиданно заключает он. – Зависят от погоды, от человека в большой степени. Мне казалось, я вырасту и буду самым свободным человеком на свете...»
Ласточки еще не раз прилетали к нам по весне. И долго пользовались удобным новым гнездом. Потом оно стало разваливаться, и наш водитель подбил его к новому сезону куском какого-то материала наподобие современной пластмассы. Сделал это очень аккуратно, но ласточки почему-то в тот год не поселились над порожком – они сражались за гнезда под крышей летней кухни, туалета, гаража, словом, решали с боем свой квартирный вопрос, но новое комфортабельное гнездо отныне пустовало. Зато они облюбовали внутренние покои полуразвалившегося сарайчика из ракушечника – местный строительный материал до и послевоенного времени. Помню, я ударяла молотком по тискам, и из гнезда высовывались четыре желтых разинутых рта. Я делала это слишком часто – и птенцы каждый раз доверчиво подставляли свои вечно голодные рты. Отец сказал, застав меня за этим занятием: «Не надо обманывать птиц. Ты ведь умнее их, правда?» Я увидела в его глазах лукавый задор. Я думала долго над его фразой и в итоге решила, что я на самом деле умнее птиц, что мне очень в ту пору польстило. Правда, теперь я думаю иначе... С тех пор я больше никогда их не обманывала, хотя до этого мне много раз выговаривала бабушка, вероятно, и другие взрослые.
Отец с детства много рассказывал мне о зверях, птицах, змеях. Помню его слова: «Человечество не погибнет, пока живы кошки. Они – наши главные защитники». Он сказал это после того, как наша кошка притащила откуда-то большого скорпиона. Укушенная им, она долго болела. Отец сам промывал ей раны, вскрыл страшную шишку, полную гноя. Кошка смотрела на него благодарными глазами и даже не пыталась вырваться. Она долго проболела, но выжила и даже еще рожала котят. А еще, вспоминаю, в одну из послевоенных весен Дон разлился так, что мы выезжали со двора на лодке, и в низах дома стояла вода. Откуда-то появились крысы: крупные, наглые, даже кусачие. Они плавали в холодной речной воде, вскарабкивались на мелкие льдинки, дрались между собой. Помню, мама боялась выходить на улицу, но они и в дом ухитрялись залезать. И тут наши кошки проявили свое блистательное мастерство. Каждое утро они выкладывали на нашем крыльце по пять-шесть жирных задушенных туш. И сами разжирели на свежем мясе.
Я подросла и, беря пример с родителей – мама ведь тоже все живое боготворит, – стала приносить в дом упавших из гнезда скворчат, воронят, у которых погибли оба родителя. Однажды поймала в степи копчика со сломанным крылом, который уже был истощен так, что не держал головку. Папа смастерил ему что-то вроде лубка – и копчик месяца через два взмыл в свое любимое небо как ни в чем не бывало. Но до этого он успел изрядно помучить меня и моих подружек. Целями днями лазили мы по мелководью и прибрежным зарослям, обеспечивая нашего домашнего хищника живой дичью: лягушками, мелкой рыбешкой, крупными кузнечиками и стрекозами. Осенью он прилетал к нам на усадьбу. Сделав несколько кругов над домом, садился на один и тот же столбик с широким срезом на заборе, куда Папа клал ему сырник. Наш хищник оказался настоящим лакомкой.
...А как-то наша кошка Мадам Бурда притащила большую красивую змею и бросила возле порожка. Я думала, змея умерла и, поддев ее аккуратно палкой, хотела отнести за двор, к Дону. Но змея пошевелилась, и я отнесла ее за нашу летнюю кухню в заросли всевозможных трав, где валялась груда старых сох и слег.
Вижу, Отец поставил возле дров миску с молоком. Наутро она оказалась пустой. Правда, могли выпить кошки. Миска с супом тоже опустела, но теперь наши кошки были вне подозрений: они не выносят постный суп. Я часто садилась на скамеечку неподалеку от этих зарослей в надежде увидеть мою «знакомую». Я так ее больше и не увидела, зато часто чувствовала на себе ее пристальный взгляд. Да, это так – я всегда чувствую, когда на меня кто-то смотрит, особенно если этот кто-то принадлежит к миру моих меньших братьев и сестер.
Отец посвятил не одно стихотворение зверям и птицам, жившим в разное время в нашем доме. Иногда он просто импровизировал, лаская того же Маркиза, нашего дворового Дон Жуана и Казанову в одном лице:
Рыжая собака,
Мимо не пройти-
Начинает плакать
Прямо на пути.
Вроде твоя чашка
До верху полна,
Почему ж, дворняжка,
Ты тогда грустна?
Ну, скажи, пожалуйся,
Мне ведь невдомек...
– Отстегни, пожалуйста,
От меня цепок.
Были и грустные стихи, над которыми мы все плакали. Нашего любимца Дружка сбил насмерть самосвал, и Папа написал на его смерть целую эпитафию, где были и такие слова:
...Нет, он лежал не побежденный
В любовных битвах, не в крови,
Он самосвалом пятитонным
Был сбит на поприще любви.
А весной двухтысячного года у нас в доме появился наш любимый Карлушка. Было еще стыло и неуютно на дворе, но Отец все равно бродил по саду, наверняка что-то обдумывая, о чем-то вспоминая... Как вдруг услышала я его истошный крик: «Наташа, сюда, скорей! Тут все в крови. Скорей!!» Я выскочила из дома в чем была. За гаражом Папа обнаружил окровавленного галчонка, возле которого вертелась наша кошка Саломея, самая отъявленная хищница, как и ее библейская тезка. Кошку я прогнала метлой, а галчонок забился под лист шифера. Достали с трудом. Позвали местного ветеринара Люду Валигурскую, но спасти птице крыло не удалось. Зато все быстро зажило, и Карлушка – мы все так называли его за его сходство с крохотным согбенным карликом из сказки – поселился в просторной пластмассовой клетке на окне. Тоже оказался гурманом: никаких земляных червей, никаких мух и кузнечиков – подавай только творожную массу с изюмом, бананы, колбасу самую дорогую и, конечно же, вареное мясо и кур. Безошибочно узнавал, когда я подъезжала к воротам и хлопала дверцей своей машины – такой крик поднимал, что кот Тохтамыш, любивший спать на подоконнике рядом с клеткой, только что уши лапами не затыкал – не догадывался, видно. Слух у Карлушки отменный был, ни разу не спутал с чужой машиной. Снимало его и телевидение, и радиоэфир не раз он озвучивал, дополняя или даже критикуя выступления хозяина. Восемь лет прожил он у нас в неге и довольстве. Умер в апреле. От старости – утешали нас сведущие люди. Отец лишь сказал едва слышно: «Теперь за мной очередь». В тот год по весне один за другим отправились в мир иной кот Тохтамыш – ему было 12 лет, и Вовочка, наш дворовой пес, проживший около 16-ти лет. Потом Папина очередь наступила...
И вот когда мне к 22-му августа, то есть дню рождения Анатолия Калинина, к забору поставили коробку с четырьмя едва открывшими глаза котятами, а потом еще троих подбросили, я стала задаваться вопросом: что будет дальше? Как мне быть? Смогу ли управиться я со всем этим племенем разношерстных и разноцветных котов и кошек? Не считала я их количество, хотя у каждого есть свое имя: Маугли, Карамболина, Рашель, Ундина, Барсик, Ваня... Каждый день варю 15-литровый казанок рыбной ухи, которую смешиваю потом с хлебом. И собакам – их у меня три и тоже все подброшенные – варю десятилитровую кастрюлю вермишели либо каши с куриными костями, головами, крыльями... Кое-кто смотрит косо на меня: дескать, делать ей нечего. Некоторые даже кривятся, входя к нам на усадьбу и видя сытых кошек, расположившихся на теплых камнях аллеи. Но таких, к счастью, меньшинство. А я размышляю все чаще о бессердечности людей, которые, наигравшись, бросают своих питомцев на произвол судьбы. Вернее, на погибель, потому что брошенная кошка, котенок тем более, болеет всевозможными болезнями и в итоге умирает. И думаю я с грустью: а ведь многие и родителей своих бросают, отдают в дома престарелых. Их дети, глядя на все это, потом точно так поступают с ними.
Дачников у нас в хуторе много. В конце августа они разъезжаются по своим квартирам, обставленным красивой дорогой мебелью, где кошкам, наверное, нет места. Бедные вы мои звери, думаю я, часто мучаясь из-за своего мягкосердечия бессонницей. Голодные, преданные хозяевами, жмущиеся к людям и заглядывающие им в глаза, то есть в самую душу. После такого взгляда можно ли пройти мимо несчастного котенка или щенка, уж не говоря о том, чтобы подфутболить носком ботинка, как еще иногда кое-кто делает. Им больно. Быть может, еще больнее, чем нам, кто знает?..
И я вспоминаю строки моего Отца, написанные еще лет сорок назад. Искренние, до боли в сердце пронзительные, призывающие нас к деятельному добру, дабы наша распрекрасная цивилизация не потеряла в самом ближайшем времени человеческий облик и не превратилась в бездушного и бессердечного монстра:
Ни от могилы затравевшей,
Ни от солдатки постаревшей,
Ни от сиротского крыльца
Не отворачивай лица.
От свадьбы, похорон и драки,
От перееханной собаки
И от голодного птенца
Не отворачивай лица...
От кривды правду защищая,
За все и всюду отвечая
По завещанию отца...
Не отворачивай лица.
Мы на самом деле за все в ответе. А уж тем более за этих бессловесных тварей, которых наши законы еще не защищают так, как это считается само собой разумеющимся в цивилизованном мире. Жаль...
Наталья КАЛИНИНА
